То, что здесь написано, автор очень не рекомендует читать личностям, со слабой нервной системой, дабы избежать лишних упреков в сторону автора.

– Сучка, – шепчет Аманда, презрительно поджимая губы, и отворачивается.
Ее невидящий взгляд проходит по сотне предметов, разбросанных по небольшому полутемному помещению, из груди вырывается судорожный вздох. Она с силой стискивает кулаки, чувствует, как ногти больно впиваются в кожу, на ней выступают капельки крови. Но что для Аманды боль после всего, что было в ее жизни?
А Линн молчит. В ее глазах больше нет ни страха, ни боли, только холодная безысходность, обреченность и покорность. Она слышит, как приглушенно шипит Аманда, подобно разъяренной кошке, а на какой-то миг Линн кажется, что та выпустит когти и набросится на нее. Впрочем, это почему-то уже тоже не пугает. Может быть, дело в этом тяжелом железном «ошейнике», что надела на нее Аманда, а, возможно, в едва дышащем Джоне Крамере, что лежит в соседнем помещении и считает секунды своей жизни. А заодно и жизни Линн. Она уже успела понять, что каждое его слово – закон для Аманды. Но не в те короткие мгновения, когда Амандой владеют ее эмоции, заставляя цепляться Линн в волосы, впиваясь поломанными ногтями в кожу ее затылка и заставляя стонать от боли. А потом затыкать ей рот, чтобы Джон не услышал слабых причитаний Линн, и до боли кусать ее губы. Чтобы обе чувствовали металлический вкус крови, глотали эту вязкую жидкость, а по щекам Линн текли редкие слезинки…
Аманда чувствует непонятную смесь из ненависти, боли, страха и… жалости? Но она никогда не умела никого жалеть, кроме самой себя. Ее гулкие шаги раздаются по раздолбленному плиточному полу, а хриплое дыхание вот-вот готово превратиться в сдавленные рыдания. Аманда всегда ненавидела плакать, и сейчас еще сильнее злиться из-за этой глупой слабости. Ее руки тянутся к большому кухонному ножу, что лежит на столе, в небольшой комнатке. Аманда без сил падает на кушетку, захлебываясь холодными слезами. Ей хочется кричать, но вместо этого она еще сильнее впивается зубами в свои растерзанные губы, а холодная сталь ножа соприкасается с обнаженной кожей внутренней части ее бедер. Слезы катятся по щекам, с губ стекают тонкие струйки крови. Аманда надавливает на нож. Лезвие впивается глубже в плоть, но Аманда не останавливается, продолжая терзать свое тело, пачкая одежды кровью, ошметками мяса собственных ног.
Линн слышит стоны, и, вздрагивая, оборачивается. «Ошейник» больно давит, сжимает кожу, и больше всего на свете хочется кануть в забытье, не думать, не чувствовать. Но она все же медленными шагами входит в то небольшое помещение, где несколько минут назад скрылась Аманда, и на какие-то секунды застывает от увиденного. Кто-то сильно хватает Линн за волосы, и так падает, больно ударяясь головой о кушетку. Подбородок упирается в край «ошейника», кожа рассекается, и Линн не может сдержать вскрик. Но Аманда проворно хватает ее за голову, оттягивает за волосы и приставляет окровавленный нож к ее рту.
– Заткнись, сучка, – шипит она, и ее лицо находится всего в сантиметре от лица Линн.
Ей хочется зареветь в голос, но перекошенное от гнева лицо Аманды не дает ей издать и звука. Тогда Линн осторожно пытается отстраниться, но руки только сильнее начинают сжимать волосы, а нож впивается в щеку, от чего на ней остается глубокий порез. Линн чувствует острую боль и не может сдержать вскрик, и тогда Аманда бросает нож и бьет ее по лицу, не жалея ни гнева, ни силы. Линн плачет, кричит, и, Аманду это раздражает. Ее совершенно не возбуждают мольбы о помощи, ей нужно видеть всю боль своей жертвы в ее глазах. Чтобы заставить Линн замолчать, Аманда хватает ее в охапку и затыкает рот своим, от чего Линн обмякает, явно обессилев от ударов и боли.
Губы Линн податливо открываются, Аманда захватывает зубами ее язык, кусает, уже не чувствуя вкуса крови. Ей плевать. Ей достаточно знать только то, что Линн сейчас больно, что она мысленно молит о пощаде. И каждый судорожный вздох Линн заводит Аманду еще сильнее, и та извивается на кушетке, задирая кофту, размазывая кровь по животу и по одежде Линн. Она хочет стонать, но у нее не получается издать и звука, из горла только вырывается хрип.
Линн на все плевать. И на грубые касания, которые язык не поворачивается назвать поцелуями, и на кровь, льющуюся на ее одежду, тело, волосы, на боль, причиняемую садисткой Амандой. И на то, что она с силой сжимает ее руку, и трахает ею себя, вводя занемевшие пальцы в Линн внутрь. Другой рукой водит по груди, теребя соски, на которых уже начала запекаться кровь. Уже неизвестно, кому она принадлежит – Линн или Аманде, теперь это просто темная субстанция, находящаяся повсюду.
Линн даже не замечает, как сама начинает двигать рукой, проникая глубже и глубже, заставляя Аманду задыхаться – то ли от боли, то ли от удовольствия. Плевать. Линн захватывает зубами кожу Аманды, словно пытается разорвать плоть, но в то же миг отстраняется, оставляя только следы от зубов.
Аманда кончает и ее глаза бешено крутятся в орбитах, хриплое дыхание переходит в крики. А Линн вцепляется ногтями в ее кожу, оставляя глубокие царапины, и спокойно смотрит на то, как Аманда извивается под тяжестью ее тела.
Молчит. Ей больше не хочется ни кричать, и плакать, так как она знает, что победила. Она смотрит в пол в то время, когда Аманда поправляет одежду и старается смыть с себя кровь. Молчание кажется столь невыносимым, что хочется закричать от ледяного ужаса, но, при этом, у Линн нет сил даже пошевелиться. И тогда она просто медленно идет за Амандой в сторону лаборатории, где ее ожидает очередной кошмар ее жизни, который в любой момент может ее оборвать…

-Конец-

Подпись автора

...Пока человек не заглянул в глаза смерти, невозможно сказать на что он готов ради жизни...(с)
___

"не писать для меня то же самое, что и не дышать"
(с)Лорел Гамильтон

Темная комната окутана тишиной, и кажется, что весь мир погрузился в непонятную летаргию. И только тонкая кружевная занавеска развивается на ветру, проникающему в помещение через приоткрытое окно. Я сижу за столом и меланхолично наблюдаю за ней, и она похожа на морскую волну, играющую с воздухом. Эти монотонные движения успокаивают меня, и я чувствую, что сердечный ритм постепенно успокаивается, превращаясь в тихие равномерные стуки. Я даже немного удивляюсь, что мне так быстро удалось взять себя в руки после всех случившихся событий. Наверное, все из-за того, что в моей жизни происходит столько невероятных вещей, и я просто-напросто успела ко всему привыкнуть. Хотя, раньше мне почему-то казалось, что с этой чертовщиной свыкнуться просто невозможно. Сколько же усилий мне стоило решиться на этот мерзкий обман Стефана, и каким простым все кажется сейчас! Вероятно, я схожу с ума, раз уж подобные вещи кажутся мне нормальными.
Я продолжаю гипнотизировать взглядом эту глупую занавеску, которая теперь рискует оторваться от карниза – ветер на улице значительно усилился, а я так и не потрудилась встать и закрыть окно. Прохлада мне ни капли не мешает, а лишний раз вставать я не намереваюсь. Совсем внезапно я чувствую позади себя какое-то движение, хотя тишина комнаты остается нетронутой. Не проходит и нескольких секунд, как на меня картинно надвигается тень, которую я, по сценарию, скорей всего, должна была испугаться, как героиня дешевого фильма ужасов.
Но вместо этого я медленно поворачиваю голову назад и пристально смотрю на Деймона, который замер всего в нескольких шагах от меня. Его серые глаза, как всегда, устремлены прямо в мое лицо, но я не отвожу взгляда, смело рассматривая парня. В этот миг я ясно ощущаю холодное прикосновения кулона с вербеной к своему телу, несколько месяцев назад подаренного мне Стефаном. Конечно, Деймон о нем знает и не пытается применить ко мне свой дар, но, в любом случае, я должна быть уверенной в своей безопасности. Я смиряю взглядом вампира, который в темноте кажется мраморной статуей, и резко отворачиваюсь к окну и неизменно развевающейся шторе.
– Как он? – мой голос звучит приглушенно, и я чувствую, что он немного дрожит.
Деймон делает несколько шагов вперед ко мне и уже через долю секунды оказывается на соседнем стуле. Конечно же, я никак не могу уловить своим человеческим взглядом его молниеносное движение, но и к этому я уже начинаю привыкать. Деймон, в отличие от Стефана, никогда при мне не утруждает себя хотя бы делать вид, что он человек, и считает, что так и должно быть. Меня это ни капли не смущает, и я только вопросительно смотрю на него, намереваясь снова повторить свой вопрос. Но Деймон меня опережает.
– Молчит, – небрежно бросает он. – Кровушки перепил, теперь страдает от передоза.
Как всегда, пытается шутить и быть раскрепощенным, не обращая внимания ни на обстоятельства, ни на обстановку. Я скептически фыркаю и ничего не отвечаю, стараясь показать, что шутка неудачна и не к месту. А Деймон тем временем тянется к полупустой бутылке рома, стоящей на столе, и плескает жидкость в стакан. В темноте коричневая жидкость кажется слишком темной и вовсе не похожей на алкогольный напиток. Я чувствую, как во мне снова появляется мерзкое тревожное чувство, расползаясь по душе, как разлитые чернила по белой скатерти. А Деймон все так же непринужденно осушает бокал в несколько глотков и наливает себе еще. Теперь я отчетливо чувствую запах спирта и еще чего-то пряного, и от этого совсем неожиданно кружится голова. И в каком же это нужно быть состоянии, чтобы так себя чувствовать от одного запаха алкоголя?
Мы оба молчим – Деймон пытается не терять вида своего обычного пофигизма, а я стараюсь снова взять себя в руки и не дать своей тревоге стать еще сильнее. Это у меня, конечно же, не получается, а Деймон замечает мое состояние и снова обращает ко мне свой взгляд. Мне совершенно не хочется смотреть на него, и в какой-то момент я даже думаю вскочить со стула и помчаться прочь от этого дома, от этого вампира, от всего, что меня связывает с происходящим. Но мысли о Стефане, закрытом в подвале, тут же заставляют меня взять себя в руки и остаться неподвижно сидеть на месте, глядя в глаза Деймону.
Странно, что я не могу даже отвернуться – ведь на мне вербена, и это не должно давать Деймону власти надо мной, но, тем не менее, я оказываюсь прикована к его буравящим глазам. А хочется сказать что-то грубое, накричать на Деймона, вонзить ногти в его холеную физиономию. Но только ничего из этого сделать не могу. И в себя я прихожу только спустя несколько минут после того, как он снова возвращается к бутылке и наливает в стакан ром.
На улице протяжно скрипит дерево, и я вздрагиваю, а на лице Деймона появляется широкая усмешка.
– Боишься бури? – до меня доносится его насмешливый голос, и я снова начинаю дрожать.
Деймон продолжает усмехаться, а я чувствую, как к моей тревоге добавляется раздражение.
– Еще чего! – я говорю это громче, чем нужно, и чем-то напоминаю себе пятилетнюю девочку, пытающуюся доказать старшему парню, что она уже взрослая и ей все по зубам.
Мои руки, покоящиеся на столе, сжимаются в кулаки, я ощущаю, как негромко хрустят костяшки. Деймон издает негромкий смешок, и я бросаю на него гневный взгляд.
– За что ты меня так ненавидишь, Елена? – совсем внезапно серьезным голосом спрашивает Деймон.
Вот к чему, а к его резким переменам настроения я привыкнуть не могу. Если секунду назад он пытается строить из себя идиота, то теперь на его лице появляется неподдельный интерес и что-то еще … Что-то непонятное и совсем несвойственное старшему Сальваторе, но, тем не менее, такое привлекательное.
– Я вовсе тебя не ненавижу, – говорю я. – Просто меня раздражает твоя манера казаться тем, кем ты не являешься на самом деле.
Я и не думала, что смогу сразу ответить так искренне и точно; раньше я вообще никогда не задумывалась над тем, что чувствую к Деймону. Для меня он всегда оставался жестоким и эгоистичным братом Стефана, которого ничего не интересует, кроме собственной персоны. Но его неожиданное участие в спасении брата очень подорвало во мне это мнение и действительно заставило подумать о сущности Деймона.
– С чего ты взяла, что я пытаюсь быть не тем, кто я есть? – спрашивает парень, на его губах появляется тень улыбки, но взгляд по-прежнему остается серьезным.
Я снова чувствую то странное сковывающее чувство, как тогда, когда он на меня смотрел. Это раздражает и одновременно доставляет мне удовольствие, и прежде я не испытывала ничего подобного.
– Ты слишком разный, Деймон, – серьезно говорю я. – Но ты не жестокий и не злой.
Деймон смеется, громко и нервно, но в то же время его смех, разносясь по комнате, проникает в самые глубины души, не давая снова сосредоточиться на своих мыслях.
– Ты так говоришь, словно слишком хорошо меня знаешь, – немного успокоившись, произносит он. – Я – убийца, Елена, и мне нравится убивать.
– Но, тем не менее, ты не хочешь, чтобы Стефан был убийцей, – отвечаю я.
Деймон снова смеется, но уже не так громко, как минуту назад, а, скорей, просто для вида. После этого наливает еще рома, делает большой глоток. Обнаружив, что бутылка уже пуста, он тянется за следующей, стоящей на противоположном краю стола. На этот раз в ней оказывается бренди, и Деймон довольно усмехается. Эта усмешка не такая, как обычно – самодовольная, наглая, а широкая, почти радостная. В очередной раз мое сердце бьется сильнее, и я спешу отвести взгляд.
Черт возьми, да что это со мной творится?!
– Я просто не хочу, чтобы он потрошил людей налево и направо, устроив в городе резню, – как ни в чем не бывало, говорит Деймон. – Хватит с нас и вампиров из церкви.
– Какое тебе дело до города? – едва слышно спрашиваю я, не узнавая свой голос.
«Нужно бежать отсюда, скорей, не оглядываясь», – шепчет мне мой внутренний голос, но тело упорно ему не подчиняется.
– Стефан не умеет заметать следы, а это будет значить, что по ним его найдут, а тогда выйдут и на меня, – Деймон объясняет мне это, как первокласснику простейшую задачку.
– Какой же ты… – больше ничего сказать я не могу, так как не удается подобрать слова.
В следующий миг я ощущаю железную хватку его пальцев на своем запястье, и наши лица оказываются всего в миллиметрах друг от друга.
– Какой я? – шепчет Деймон, а я безуспешно пытаюсь высвободиться из его рук. Мне это не удается, и приходится только зло смотреть в его лицо.
– Идиот, – шепчу я, и от злости мой голос срывается.
Деймон делает вид, что думает над этим, после чего улыбается.
– Думаю, что ты права, и я идиот, – говорит он, и его руки все еще крепко держат меня.
Я думаю о том, что утром на руках появятся синяки, и о том, как буду объяснять людям причину их появления.
– Отпусти, – сквозь зубы шепчу я, но Деймон не шевелится.
– Не хочу, – просто отвечает он, а я резко дергаю головой, и наши взгляды мгновенно пересекаются.
Я хочу снова отвернуться, но теперь мне это кажется невозможным. Я даже не замечаю, как хватка Деймона слабеет и превращается в нежное прикосновение. От этого становится не по себе, а внутри буквально все переворачивается, в горле застывает комок, и почему-то не хватает воздуха. Пытаюсь жадно поймать его ртом, но ничего не получается, только сильнее кружится голова – может, из-за странного сладкого запаха бренди и каких-то пряностей или из-за ощущения ледяного прикосновения к своей коже. Я не замечаю, как гнев во мне стихает, и остается непонятный осадок из страха и еще чего-то очень желаемого и не менее запретного. Когда я обмякаю, хватка Деймона слабеет еще больше, и теперь можно запросто из нее выбраться, но я не двигаюсь, совсем не понимая, что происходит.
– Деймон… – дрожащим голосом шепчу я.
Не знаю, зачем это делаю, и создается впечатление, что я произнесла его имя впервые, как будто бы попробовала на вкус. Откуда взялось это странное ощущение? И оно мне определенно не нравится, но уже трудно с собой справляться. Я снова пытаюсь вспомнить о Стефане, о том, что он там один, в темноте и одиночестве, но большую часть сознания занимает Деймон, его темно-серые глаза, пронизывающий взгляд, терпкий запах и холодная кожа. Странно, но у Стефана она всегда более теплая, более человеческая… А сейчас я понимаю, что нахожусь рядом с другим, нечеловеческий существом, чего никогда не бывало с младшим Сальваторе. И самое странное и пугающее – это то, что мне нравится эта непредсказуемость и завуалированная опасность.
Я прихожу в себя только тогда, когда чувствую ледяное дыхание на своей щеке и запах алкоголя. Что он делает, как… Хочу что-то сказать, но холодные губы скользят по моей щеке, я успеваю на миг подумать о совести и о Стефане, но томные прикосновения заставляют меня сразу же выкинуть из головы все эти глупости.
Сердцебиение учащается, и каждый стук отдает его именем. Деймон. Демон. Вампир. Безумец. Деймон. Его губы накрывают мои, руки легко касаются щек, и я чувствую предательскую дрожь по всему телу. Конечно, он тоже ее ощущает, и, кажется, снова начинает улыбаться. Неужели он не может без насмешки даже в такие моменты? В какой-то миг движения Деймона становятся более решительными и дерзкими, и вот, уже через какие-то там доли секунды, я сижу на его коленях, и он самозабвенно целует меня, а я, плохо понимая происходящее, отвечаю на каждое его движение и поддаюсь любой ласке.
Теперь Деймон не кажется таким холодным, и мне становится невыносимо жарко в шерстяном свитере. На щеках появляется румянец, волосы падают на лицо, и Деймон терпеливо откидывает их назад, на теле выступают капельки пота, и я больше не в силах терпеть эту дурацкую и никому ненужную одежду. Поспешно стаскиваю через голову свитер, отбрасываю его прочь и снова возвращаюсь к губам Деймона. До этого я успеваю заглянуть в его лицо и вижу там неподдельное изумление, но меня это мало волнует. Хочется только снова этого безумного сладкого вкуса бренди на его губах. А сильные руки Деймона теперь блуждают по моим плечам, переходят на спину, на талию, и от каждого касания меня пронзают сотни электрических разрядов. Хочется кричать, но я только едва слышно вздыхаю прямо в губы Деймона. А потом вдруг его холодные ладони касаются моей обнаженной кожи под майкой, а губы уже целуют шею и плечи. В этот миг мне плевать, кто он – жестокий монстр или человек, требующий тепла и нежности. Снова ищу его губы, и снова схожу с ума…
И в какой-то момент чувствую, как его пальцы проворно борются с застежкой моего бюстгальтера, и одновременно то, как холодный метал кулона с вербеной касается моей груди. В эту же секунду я вскакиваю с коленей Деймона и оказываюсь в нескольких шагах от него, раскрасневшаяся, потрепанная, еще не совсем пришедшая в себя, но вполне понимающая происходящее и то, что еще миг, и я бы сделала самую страшную ошибку в своей жизни. А Деймон… Черт возьми, Деймон снова улыбается!
Еще спустя несколько секунд (или минут) непринужденно встает со стула, окидывает меня заинтересованным взглядом и, прихватив недопитую бутылку бренди, идет в сторону холла.
– А ты горячая крошка, Елена, – бросает он. – Если будет желание продолжить – я наверху.
С этими словами он растворяется в темноте, и только тогда я позволяю себе сесть за стол и беззвучно расплакаться.

***

Все следующее утро я стараюсь убедить себя, что все, что произошло этой ночью – дурной сон, но мысли каждый раз возвращаются к холодным губам и вкусу бренди на них. И тогда, когда я спускаюсь в подвал к Стефану, я чувствую, как дрожат мои коленки, а к щекам приливает краска. Больше всего на свете хочется сбежать подальше и забраться под одеяло, чтобы ничего не чувствовать и не помнить. Стефан молчит, сидя в углу и опустив голову. Какое-то время я смотрю на его поникшую фигуру, после чего разворачиваюсь и иду в сторону лестницы. Ледяной страх заставляет меня дрожать, и я никак не понимаю, почему же меня совсем не мучает совесть? И только снова оказавшись в комнате, снова почувствовав прикосновение холодных пальцев и пронизывающий взгляд темных глаз, я понимаю, что никогда не буду ни о чем жалеть. Никогда.

...Пока человек не заглянул в глаза смерти, невозможно сказать на что он готов ради жизни...(с)
___

"не писать для меня то же самое, что и не дышать"
(с)Лорел Гамильтон

читать дальшеДину никогда еще не было так страшно смотреть вперед. Смотреть и сознавать, что пути назад нет, что все карты проиграны и последнее, что остается — это идти дальше напролом, несмотря ни на что. Закрыться в глубине себя, подавить в себе все возможные чувства и только помнить о поставленной цели. О том, что нужно жертвовать всем ради спасения и действовать, что бы ни случилось. Отказаться от всего ради будущего и, стиснув зубы, идти на любую жертву. Кому до этого какое дело? Дин уже давно понял, что он, как и его брат, всего лишь пушечное мясо высших сил, которые ни во что не ставят их жизни. И не только жизни, а жизни всего человечества.
Дин морщится от этой мысли и, щуря глаза, пытается всмотреться в темноту комнаты, откуда доносятся ритмичное сопение Сэма. Ему кажется странным то, что его брат может так спокойно спать перед всем тем, что им предстоит. Хотя густой запах спиртного, стоящий в помещении, быстро дает Дину ответ на этот вопрос — после такого количества алкоголя мертвым сном уснет даже слон.
Как всегда, Дин пытается отшутиться, но теперь эти шутки кажутся слишком прозрачными и ненастоящими. Они возникают сами по себе только потому, что так нужно, чтобы создать неправдоподобную иллюзию прошлого. Точно так же, как и этот старый мотель, как эта тесная пыльная комната со скрипучими половицами, как и несколько бутылок накануне. И неважно, что те времена прошли безвозвратно, главное, что сейчас есть возможность провести этот вечер и эту ночь так, как они проводили их на протяжении стольких лет, не думая о том, что будет дальше. На самом деле это очень просто, стоит только поверить в реальность этой минуты и залить навязчивые мысли дешевым вином. Как всегда после очередной охоты.
Только теперь кажется, что с тех времен прошли долгие-долгие годы, а все трудности, пережитые в стычках с монстрами, напоминали легкую разминку перед поднятием тяжестей. Но лучше сейчас не забивать мозги глупыми сантиментами, а просто довольствоваться тем, что есть. Так, как Дин это делал всю жизнь.
Его рука тянется за бутылкой, которую недавно Сэм оставил на полу, прямо у своей кровати. Дин делает большой глоток мерзкой на вкус жидкости. Внутри становится теплее, комната плывет перед глазами, а темнота кажется осязаемой, и так и хочется протянуть руку и прикоснуться к ней. Но вместо этого он натыкается пальцами на что-то мягкое и теплое. Конечно, Сэм.
А Дин и не думал, что его брат так близко. Лежит неподвижно, но если замереть, то можно ощутить, как вздымается его грудь от тяжелого дыхания. Дин не убирает руку, а касается его щеки и сам не понимает, зачем это делает. Может быть, потому что это последняя ночь рядом с Сэмми, последний раз, когда он видит своего брата. Сейчас, в спокойствии темного номера мотеля это кажется невероятным, а все, что связано с апокалипсисом — просто бредом.
Дин как бы между прочим усмехается, как всегда в те моменты, когда нужно плакать. Пока Сэмми рядом, можно и посмеяться, а потом… Потом время покажет. Пальцы Дина касаются жестких прядей Сэма, рассыпавшихся по лицу, он заботливо убирает их, как делал сотни раз в детстве, когда его братишка спал. Тогда Дин почему-то считал, что они мешают его снам. Уже тогда он хотел оградить Сэма от всего самого страшного, хоть позже и выяснилось, что это невозможно. Все оказалось намного труднее и страшнее, чем можно было представить даже с бурной детской фантазией.
Вокруг слишком тихо, только изредка это молчание нарушают звуки проезжающих мимо автомобилей и сопение Сэма. Пока Дин пьет, его глаза привыкают к темноте, и он смутно видит размытые очертания брата. Тот лежит на спине, раскинув руки и ноги, и кажется, что сейчас он счастливее всех в этом тихом и безобидном сне. В Дине опять всплывает прилив нежности к брату, он готов просто сейчас вцепиться в него и больше никогда не отпускать. Держать при себе, не позволяя ни ангелам, ни демонам его отобрать. Он уверен, что удержать Сэма просто, что их связь настолько крепка, что ее не сможет разорвать ни Михаил, ни Люцифер. Но она может легко исчезнуть при желании братьев, что и произойдет завтра.
Дин легко проводит рукой по щеке Сэма, а тот сквозь сон морщится. Это выглядит так забавно, что улыбка старшего Винчестера становится только шире. Можно было бы сказать какую-нибудь колкость, но мысли путаются. Он только и может, что дотрагиваться до лица брата, словно изучая каждую его клеточку. И Дин даже не замечает, как комната окончательно погружается в молчание, а Сэм открыл глаза и лежит, затаив дыхание. Если бы Дин был трезв, он бы, несомненно, это заметил, но сейчас он слишком увлечен отчаянными мыслями и бесполезными убеждениями, что не видит довольную улыбку на лице брата.
А Сэму все кажется слишком нереальным. Он-то полагал, что, когда проснется, будет следующий день, который может стать концом всему. Конечно, он не смел говорить ни Дину, ни кому-либо другому, что потеряно все, но и не подавал себе лишних надежд. Просто ждал того самого момента, когда скажет простое «да» и закончатся все мучительные ожидания. Он смотрит на Дина, смутно видит его облик, чувствует прикосновения. От этого бросает в жар, вспоминаются все самые светлые моменты жизни.
Замирает, ждет. Видит Дина, настоящего Дина, впервые за столько лет не прикрытого маской шуток и метафор, такого Дина, которого видел всего несколько раз в своей жизни при смерти близких людей. А в глазах старшего брата — самая настоящая нежность. И боль.
Это кажется невыносимым, Сэм невольно вздыхает. Дин на миг замирает, после чего, как ни в чем не бывало, допивает остатки вина в бутылке и бросает ее на пол. Когда снова поворачивается к Сэму, тот уже сидит, облокотившись на спинку кровати.
— Сэмми… — Дин обращается к брату, хотя тут же понимает, что сказать нечего.
А слова и не нужны — по глазам все, к сожалению, слишком понятно.
— Ты не должен жалеть обо мне раньше времени, Дин, — шепчет Сэм. — Вот увидишь, все обойдется.
«А сам он в это верит?» — мелькает мысль в голове Дина.
Но тут же думать становится невыносимо. Только делать, совсем не понимая, что и зачем. Снова касаться щеки Сэма, снова смотреть в его глаза мутным, пьяным взглядом, а потом чувствовать прикосновения теплых пальцев к своей шее, к лицу. Такие робкие и невинные касания, что хочется смеяться. Но при этом улыбка на лице брата гаснет, остается только неизмеримая печаль в глазах. Хочется оказаться в этом взгляде и стереть ее навсегда, чтобы снова увидеть прежнюю беззаботность.
Непонятно когда, непонятно зачем и непонятно каким образом, они оказываются совсем близко друг от друга, так что могут почувствовать на лицах друг друга хмельное дыхание. Просто для того, чтобы быть ближе и ощущать всю сладость последнего момента. Дин хватает Сэма за плечи, с силой сжимает их так, словно хочет что-то сказать брату. Но слова по-прежнему не идут, зато руки говорят сами за себя. Сэм сжимает кулаки, а Дин невольно ищет его губы.
Может быть когда-то, в другой ситуации, никто бы и не решился на такое безумие, а просто посмеялся с пьяной попытки сделать что-то из ряда вон выходящее. Но сейчас, когда так мало времени, а в душе столько отчаяния, хочется только задержать секунды.
Сэм никогда не думал, что его жизнь на земле закончится именно так — в старом мотеле, в объятиях брата после пьяного вечера. Хотя, эта перспектива кажется ему самой правильной. Он слышит, как трещит ткань его рубашки, чувствует влажные губы Дина, отдающие спиртным. Все кажется таким необычным, но в то же время таким простым, будто раньше они вот так вот каждый вечер сидели рядом и неистово целовали друг друга. И даже странно, что они решились на это только сейчас, перед самым концом. Но, видимо, лучше поздно, чем никогда?
И уже через полтора дня, когда все закончится, когда на мир опустится первая спокойная ночь, ничто не сможет нарушить угрюмую тишину. И Дин, бродящий по безлюдным улицам какого-то убогого городишки, даже не сможет заметить темной фигуры, следующей за ним по пятам. И тогда ему останется только удивляться, почему в этом городе так много разбитых фонарей и пустых переулков.
А Сэм в этот миг будет только улыбаться, ожидая, когда же, наконец, его брат обернется.

...Пока человек не заглянул в глаза смерти, невозможно сказать на что он готов ради жизни...(с)
___

"не писать для меня то же самое, что и не дышать"
(с)Лорел Гамильтон