Мы, совы, живем долго. Нас поддерживает магия хозяина. Поэтому мы можем стать фамилиарами, можем сопровождать человека большую часть его жизни. Увы, я никогда не была фамилиаром. Всю свою долгую жизнь я была обычной почтовой совой. А незадолго до войны меня списали по старости, правда, люди не посмели меня выкинуть, и я жила при почте, коротая свой век.

Война не стала неожиданностью. Её ждали люди. Её чуяли животные. Её ощущали птицы. И всё же никто не ждал нападений на почты. Сов истребляли. Это не было геноцидом как таковым, но мы так часто гибли в расставленных людьми ловушках с целью перехватить переписку врага или просто не дать ему получить информацию, что нас осталось исключительно мало. Под нами я подразумеваю опытных сов со стажем, малолетки не в счет. Мы гибли от режущих проклятий, истекая кровью на опушках лесов, мы умирали от перенапряжения, когда летели на пределе возможностей, стараясь как можно быстрее доставить почту адресату. Мы не жаловались. Мы выполняли свою работу. Для этого мы были рождены.

К началу войны я была списана и жила в отдельной совятне, лишь поэтому я уцелела при нападении Черных людей. Черные люди. От них пахло злобой и кровью. Эти запахи пропитали воздух так, что трудно было различить какие-либо другие. Но, в отличае от других людей, Черные люди пахли ещё и сумасшествием, не безрассудством, не отвагой, а безумием. Острый, пугающий, обездвиживающий запах. Я была парализована им во время погрома, устроенного Черными людьми на почте. Меня задело осколком, сильно, я почти обрадовалась этому, я могла бы уйти вслед за другими своими соратницами, но меня нашла девушка. От неё пахло тоской и одиночеством. После, когда она смогла поставить меня на крыло, я, узнав её, долго удивлялась этому запаху. Одиночество окутало мою спасительницу плотным коконом, несмотря на огромное количество людей, с теплотой и любовью относящихся к ней. Лишь спустя какое-то время я поняла его причину. У птиц тоже такое бывает. Птицы тоже умеют любить.

Я, неожиданно для себя, на исходе своих лет стала фамилиаром. И не для одного человека, а для двух. Я стала нитью, связывающей двух людей. Соломинкой, за которую они держались, чтобы не упасть в пропасть отчаяния и безысходности. Но кроме писем я переносила важную для Светлых людей информацию. Её передавал Черный человек. Он не был похож на остальных, он не погряз в безумстве, от него пахло страхом. Не таким, как от трУсов. Они пахнут кисло, от их страха свербит в носу. Так, как он, боятся смелые, но опасливые люди. Смелость друзей моей хозяйки была с привкусом безрассудства, он же не был смел до отчаяния, его храбрость была щедро приправлена пряным запахом осторожности. Он был другим. Он не подходил моей хозяйке. Он не был добр, в отличие от неё, не умел сопереживать, он был жесток и циничен. Но эти горькие запахи, нет, не исчезли, они притупились, стали менее ощутимыми, их перебивал свежий, чуть сладковатый запах любви. Мы, птицы, отлично знаем этот запах.

Я, старая сова, немало повидавшая отправителей и получателей писем, впервые ощутила столь искренние и настоящие чувства, испытываемые людьми. Люди - существа фальшивые, их чувства часто наиграны, их улыбки лживы, а радость искусственна, поверьте, я насмотрелась за свою жизнь. Но эти двое, столь непохожие, стоящие по разные стороны, были, пожалуй, самыми настоящими. Она сражалась за идею, он за неё. Она верила в свою правду, он осознано предавал многовековые традиции Рода (Я - старая сова! Я знаю о традициях Черных людей!), ради неё. Она боролась за своих друзей, он предал друзей ради её жизни. Птицы многое понимают и видят.

Моя хозяйка отчаянно боялась за Черного человека. Она появлялась в лесу, где я жила, из воздуха, так часто появляются маги, она всегда нервничала, отправляя письмо, и навзрыд рыдала, получая ответное послание. Она несколько раз перечитывала содержимое писем Черного человека, не важно, о чем он писал, будь то рассказ о том, как прошёл его день, информация о предстоящих атаках или признание в любви и просьбы увидеться. Я знаю. Она часто зачитывала письма вслух, сидя под огромным старым дубом, где я облюбовала себе дупло.

Черный человек переживал не меньше. Нет, он не позволял себе недостойных мужчины слез, но я отчетливо ощущала его боль. Он тоже читал при мне. Я сидела на ветке молодого ясеня, где он обычно ждал меня (Я прилетала всегда в определённые дни), и видела, как дрожат его тонкие бледные руки, как он нервно запускает свои длинные пальцы в волосы. Я слышала его рваное дыхание и бешено стучащее сердце.

Два раза я была ранена. Два раза я приползала на место передачи писем, именно приползала, ковыляя на лапах с милю, подволакивая израненное крыло. В первый раз я осмелилась прилететь в дом, где жила девушка. Я опоздала, а пакет, который я несла, был очень важен. Черный человек предупредил меня о его значимости. Допрыгав, если мои передвижения по земле можно так назвать, до особняка, где, я чувствовала, находилась хозяйка, я из последних сил, превозмогая боль, смогла взлететь и камнем упасть в единственно раскрытое окно. Мне очень повезло, что это была её спальня. Я донесла пакет, я опоздала на встречу, но успела вовремя, и сведения, принесенные мной, смогли спасти несколько жизней. Второй раз меня лечил он. Я была несказанно удивлена заботой, с которой он обрабатывал моё порванное крыло, благодарностью с которой он смотрел на меня. Я единственный раз видела его слёзы. Тогда, именно тогда, я поняла, что стала фамилиаром этих людей, фамилиаром их любви.

Я всего лишь птица. Я служу людям. И пусть война коснулась меня, пусть она унесла неисчислимое количество жизней моих соплеменников, меня не интересовала она. И Победа Светлых меня не радовала, и я бы осталась к ней равнодушна, если бы не одна, подсмотренная мной сцена. Совы не подсматривают, совы просто переносят почту, их не волнуют эмоции людей. Но я - старая списанная сова, мне позволительны некоторые вольности. Несколько месяцев спустя после отгремевшей Победы, во время которых Черный человек был заперт в страшной каменной клетке, называемой людьми Азкабаном, я увидела интересную картину. Он, истощенный заключением, но безумно радостный от сознания того, что девушка его дождалась, и она, безмерно счастливая от того, что он, наконец, свободен, сидели под старым дубом, сухое дупло которого служило мне домом во время войны. Она перебирала его светлые волосы, а он шептал: «Я люблю тебя. Люблю, Гермиона». Мне, старой сове, повидавшей много на своем веку, захотелось сорваться в сумасшедший полет от испытываемых моими хозяевами эмоций. Мне хотелось петь, но совы не умеют, и я лишь блаженно нежилась в сладком аромате нежности, исходящем от худого бледного молодого блондина и тоненькой хрупкой девушки с кудрявыми каштановыми волосами, заново учившихся улыбаться.

…А маленький филинёнок, подаренный старшему сыну леди и лорда Малфой по случаю его поступления в Хогвартс, спокойно спал на насесте, ни сколько не заботясь о воспоминаниях древней серой совы по имени Филин.