Застегнуться на все пуговицы и нацепить безразлично-постное выражение лица.
Как бы медленно ни двигались пальцы, но секунды отщелкиваются еще медленнее. До назначенного времени - полчаса. И нужно заставить себя не расхаживать в нетерпении перед камином.
Выпить чаю? Дочитать статью?
Разбиваю чашку, комкаю и рву газету. К черту! Ради Мерлина! Нет. Сил. Ждать. Дольше.
В коридоре у палаты переминается с ноги на ногу Уизли. Он сутуло опускает плечи, отчего делается ниже ростом.
- Вы наконец-то передумали? – это вслух; а мысленно я ужасаюсь, что он и впрямь мог – да, в любой момент может! – передумать.
- Профессор, пожалуйста… Надежда только на вас. Колдомедики… и все… они не верят.
Уизли смотрит куда-то поверх моей головы. Там что, нимб?
И снова: задержать дыхание, открыть дверь, выдохнуть через четыре шага, уже присев возле изголовья, приподнять девчонке веко и впиться взглядом в золотисто-карюю радужку, нацелить палочку на бледный висок.
- Легилименс!
Осень, лес, озеро. Безветренно, бессолнечно. Спускаюсь на берег, оскальзываясь на влажной траве. Тело накрывает жаркой волной. Хочу унять жар! Она плывет, не замечая, что я горю… не замечая меня; на мелководье поднимается на ноги. Появляется солнце; она – между солнцем и мною, и я становлюсь ее тенью. Желание сжигает изнутри. Капельки стекают по ее обнаженной коже. Я горю. Огонь и вода. Не то брызги, не то искры. Жидкое пламя. В одном шаге, в одном сердечном ударе от меня - почти моя, но… Невозможное сочетание. Не смешивать…
И я сбегаю в реальность.
Нам с Грейнджер вдвоем слишком тесно в ее голове. Чем мы ближе друг к другу, тем меньше свободного пространства вокруг. Первое прикосновение покажется звездным коллапсом?
Перед тем как уйти, я склоняюсь к безучастному осунувшемуся лицу и легонько, невесомо целую уголок рта. Я так и думал - никакого волшебства, никакой одержимости.

В те дни, когда я не навещаю Грейнджер, я часто размышляю об этом чертовом озере. Почему озеро? Почему не детская в родительском доме, не платформа 9 и ¾, не кладовая с зельями, наконец? Почему, будучи и так погруженной в себя, девчонка погружается еще глубже, сливается с водой, перетекает в нее? Вода – женское начало… Осознание себя женщиной – не для того чтобы доказать кому-то собственную женственность, а чтобы почувствовать, поверить самой… И в то же время - обнажение как отрицание… Нет, не могу разобраться. Или не хочу.
Что Уизли сотворил с ней? Она поэтому не возвращается?

Свадьба Поттера… Не читаю светскую хронику, но кричащую передовицу «Пророка» Силенцио не заткнешь.
И Рыжий сдается. Догадываюсь: искал ответы на дне стакана, пока не появилась красотка с глубоким, полным сочувствия, проникающим взглядом и ещё более глубоким декольте. Короче, парень утонул.
Он приходит через неделю после бракосочетания общенационального значения и говорит, что у него обязательства перед семьей, что хочет жить дальше, что ему очень жаль. Почему он оправдывается передо мною?.. Ах, да – я же должен передать это Грейнджер. Он надеется, передам.
Вот и все. Последний визит, и не останется ни причин, ни оправданий.

Не тороплюсь, почти не предвкушаю, не делаю глубокий вдох, не считаю шаги до скрипучего стула… не понимаю, что я здесь делаю. Сдалось мне это немощное тельце, которое раз в сутки питают через зонд и кое-как очищают заклинанием! А зачем я буду нужен очнувшейся Грейнджер? Даже со всем комплектом из тела, мыслей, желаний и прошлого.
В палате душно - переборщили с согревающими чарами. У девчонки над верхней губой бисеринки пота. Я вспоминаю о каплях, ласкающих ее голое тело. Жарко! Ей нужно в воду. Действительность искажается, подергивается рябью, тает в горячем мареве:
- Легилименс!
По озеру расходятся круги. Она плывет вдоль берега. Не смотрит в мою сторону. Я у самой кромки воды. За спиной туман и монохромный ворох сброшенной одежды. Жарко! В воду - глубже… Узнать, испробовать. Напиться, напитаться ею. Зайти дальше – сделаться ближе и… Кровь вскипает в паху. Болезненное, жгучее возбуждение. Обнять ее? Нет, схватить и удерживать в мокрых руках – гладкую, как рыбу, и холодную, как лед. Иначе вырвется, выскользнет. Она не станет на меня растрачиваться – ни здесь, ни там. Я знаю. Но мне уже все равно. Погасить огонь – растопить лед. Согреть… Вода превратится в пар. И в этом плотном, сладком, горячем тумане я хочу вытопить своё вожделение: войти в нее – больше, чем просто остыть и утолить жажду. Я знаю… теперь знаю. В ушах звенит: время, которого здесь не существует, вытягивается в струну между небывалым вчера и невозможным завтра. Озеро густеет; обжигающие пузыри всплывают на поверхность смолистой гущи, лопаются и разлетаются огненными брызгами. Но настоящий жар – внутри нее. Теснее приникнуть, крепче сжать, жестче взять, а то сгорю. Огонь и вода не могут быть вместе. Но мы можем остановиться в точке кипения, презрев все законы физики. Слиться – влиться… поделиться пламенем с ее лоном, и расплавиться в текучем вязком наслаждении. Войти глубоко, выйти на всю длину, чтобы неясно чьи стоны и тяжелое дыхание заглушили звон в ушах. Быстрее. Ча-а-а-ще-ще-ще-еще-еще-еще… еще… глуб-же… ну, же... ýже… ужé… Теплые капли семени, не обожжешься - перегорел.
Все.
Свет меркнет, потом появляется откуда-то справа. Там, где окно.
Подняться с пола. Не смотреть на Грейнджер. Очистить пятно с брюк. Не смотреть на Грейнджер. Починить стул. Не смотреть на Грейнджер. Не смотреть!.. Без оглядки почти выбежать из палаты. Захлопнуть дверь (ничего, что слишком громко, главное – плотно). Все.
Меня шатает, будто во хмелю. Хочется привалиться к стене и отдышаться, но я не могу разобрать, где стены, где двери, где окна – не сфокусируешься.
Ничего, пройдет. Приду домой и в себя – пройдет. Запаса огневиски хватит на неделю. А запивать опять буду концентрированным «Сном без сновидений». Пройдет. Нужно завести себе шлюху, только поопрятней: регулярный трах, и никакого спермотоксикоза.
Кто-то – кажется, колдомедик - дотрагивается до локтя. Нет, мне не нужна помощь. Лишь бы не загораживали выход. Что это за конопатая статуя с выпученными блекло-голубыми глазами? Мешает, обойти. Должно быть, мы знакомы…Не в этой жизни. Прекрасно, пустой пролёт…
Стоп! Сопляк Уизли! Он же не собирался приходить! Да, какая разница? Мне уже нет дела ни до него, ни до Грейнджер.
Куда девалась гребанная лестница? Какого дракла я вновь и вновь оказываюсь перед дверь в палату?
Нельзя открывать дверь – я же чувствую. Нельзя! Тем более она заперта заклятием. Зачем тогда я?.. Не открывать… Не смотреть… Не видеть…
Не видеть рыдающего Уизли, прижимающего подушку к лицу Грейнджер. Почему девчонка не сопротивляется? Ах, да…
Не вмешиваться… То, что делает Уизли только к лучшему. Для нас троих – совершенно точно.
Уизли замечает меня и с остервенением давит на подушку:
- Так будет лучше, - выкрикивает он, словно соглашаясь с моими мыслями. – Она ведь не живет. Я должен отпустить ее! Только не бросать!..
Дальнейшее бормотание перемежается всхлипами – ничего не разобрать.
- Импедимента! – это я сказал?
Сжимая в руках подушку, мальчишка отлетает от койки и впечатывается спиной в стену. Сперва он только беззвучно открывает рот, потом орет, что я ничего не понимаю. Его истерика меня не трогает. Черта с два не смотреть на Грейнджер! Черта с два не вмешиваться!
Оказываюсь у кровати раньше, чем успеваю подумать. Четыре шага превратились в полтора. Стул с грохотом опрокидывается, и я – рядом с ней, на коленях у ее постели… Даже не обнимаю – сгребаю Грейнджер в охапку. Кожа сухая и холодная; безвольная рука выскальзывает из захвата; голова запрокидывается, и затылок покорно укладывается в мою ладонь…
Держать крепче… Ближе…
Заострившийся нос утыкается в ворот сюртука.
Прошептать в самое ухо:
- Мне не нужен этот мираж, чтобы понять, как ты прекрасна. Просто будь… существуй в реальности, на самом деле…
Ее спутанные волосы почему-то пахнут озерной водой. Настоящая. Здешняя. Воплотившаяся.
Уизли прекращает причитать и судорожно выдыхает. Причем прямо мне в шею – совсем сопляк сдурел; и я поворачиваюсь, намереваясь сообщить ему об этом. Он все так же сидит на полу, привалившись к стене. Безумно таращится. А я больше ощущаю, чем слышу, очередной полувсхлип-полувздох. Как у ныряльщика, чудом добравшегося до поверхности. Я держу её крепко, почти невесомую, в шершавой больничной рубашке. Я держусь за неё. Теплое дыхание на шее. Ресницы щекочут мне кожу. Надо лишь чуть изменить положение рук. Карие глаза близко-близко, и нет нужды поднимать веко, чтобы увидеть знакомую в золотистых искорках радужку.

AUS