***
      Ну, здравствуй, мое личное чистилище. Меня встретили опасно притихший Поттер и донельзя взволнованная Грейнджер. Минерва, спасибо, что не Лонгботтом. Поттер изобразил радость и тут же исчез, необдуманно забыв захватить подругу с собой. А Грейнджер с порога начала тараторить, видимо, пытаясь наговориться за нас троих. Очевидно, думать за троих здесь буду я.
      – А здесь вы будете жить. Это ваша ванная, это гостиная, здесь недалеко до библиотеки, а за этой картиной открывается проход прямо в лабораторию. Пароль: «Sine ira et studio»*.
      Я раздраженно кивнул. Это что, даже не бывшие покои гиппогрифа? Польщен. А пароль я, видимо, буду на бумажке писать и портрету показывать? Ладно, если что, буду звать Грейнджер. В любое нужное мне время.
      – А здесь лаборатория, я немного привела ее в порядок и убрала защиту Блэков, так что теперь и я могу здесь работать.
      Тут она замялась. А ну да, конечно, «toujour pur»**. Успокоить ее тем, что и я бы не смог? Обойдется. Я придирчиво осмотрелся и кивнул все еще смущенной Грейнджер. Работать можно, а от комплексов ей пора избавляться.
      – А здесь мы будем хранить ингредиенты. Мне выделены средства, так что я смогу заказать, как только вы составите список. Правда, кое-что я уже выписала, самый базовый набор, ну и что в голову пришло.
      Я глянул на уставленные бесконечными флаконами полки и кивнул. Мерлин, какая же у нее, должно быть, большая голова. И сколько в ней места.
      – А здесь мы едим. Заказ надо делать Кричеру, это местный домовик, правда, он глуховат и не очень хорошо готовит, но кроме него это умеет делать только Гарри и только яичницу.
      Очаровательно. Надеюсь, на доступ к продуктам мне не нужно будет отдельное разрешение Министерства? И я в который уже раз раздраженно кивнул. А что я еще мог делать, палочку мне так и не дали, записывать на ходу неудобно, а Грейнджер каждый раз застывает в ожидании ответа и смотрит на меня с сомнением. Будто от того, что я не могу говорить, я стал хуже слышать.
      – А здесь… Ой, Рон, привет. Мы тут с профессором, то есть с мистером Снейпом, то есть с… Ты же к Гарри пришел, да?
      – Вообще-то я к вам. Тут мне Джордж такую классную штуку показал, короче, смотри… Профессор, а вы теперь тут жить будете?
      Какая у Уизли инерция. Как у беременного дракона. Я осклабился и - да, черт подери - снова кивнул.
      Уизли попытался улыбнуться, но как-то неубедительно, махнул головой в сторону лестницы на второй этаж и попятился в ее направлении.
      – Ну, я пошел, а ты, ну, приходи потом, ну, когда закончишь тут.
      Вдруг он по-хулигански улыбнулся, сразу став очень похожим на своих оголтелых старших братьев, и добавил, влетая на лестницу:
      – Профессор, кстати, а вам очень идет этот шарфик.
      От удивления я снова кивнул и поискал глазами зеркало. Оно нашлось неподалеку, в прихожей, самонадеянно висело на месте портрета миссис Блек. Я подошел к зеркалу, уставился на свою ярко-бирюзовую повязку, и от души выругался, наплевав на связки, Силенцио и мисс Грейнджер, застывшую на пороге.
      Джордж, говоришь?

      ________________________________
      * «Без гнева и пристрастия»
      ** «Чистота навек»

      ***
      Три недели прошли изумительно однообразно. Первую половину дня я под ненавязчивым контролем мисс Грейнджер (наблюдением, как она это называла) пытался диагностировать недуг Поттера всеми способами, которые знал. Оставшуюся половину дня и целую ночь я спал. Надо сказать, второе у меня получалось куда продуктивнее, чем первое. Выспаться всласть я мечтал последние лет двадцать, и сейчас не знал себе в этом равных. С первым же все было глухо. Поттер покорно пил предлагаемые зелья, подробно описывал симптомы, рот по команде открывал даже во сне, позволял тыкать в него палочкой сколько душе угодно, но тайны своего состояния не раскрывал.
      Темного заклятия там действительно не обнаружилось, надежды Ордена оправдались. Или не оправдались, теперь уже не важно. Вообще магического вмешательства либо не было, либо оно было основано на какой-то уж очень древней и давно забытой магии. С другой стороны, и никаких физических повреждений тоже никто не нашел, тем более что Поттер легко издавал разнообразные звуки: мычал там что-то, фыркал, смеялся, вот только не мог произнести ничего членораздельного.
      Поттер за все то время, что меня не было, явно обжился со своей немотой и даже стал демонстрировать кое-какие успехи в невербальной магии. Строго говоря, успехами это называла захлебывающаяся от умиления Макгонагалл, приходившая в гости каждый четверг. Я называл это попытками достичь базового уровня. Лучше всего у Поттера получалось огненное письмо. Правда, оно у него все время меняло цвет, вело себя довольно своенравно и не рассеивалось по нескольку часов, но для Поттера успехом считалось даже это. Особняк все время был заполнен разноцветными буквами, обрывками слов, иногда целыми фразами. Я лично привык и перестал дергаться после того, как ярко-розовая «H» материализовалась прямо передо мной во время приема ванны. Смирился. А поместье Блэков это даже как-то оживляло.
      Оно вообще теперь было оживленней, чем когда-либо. Недели через две после моего прибытия внезапно рухнула потолочная балка, Поттер отскочил, со всей дури влетел в стену, и оказалось, что неприметная дверь у входа в кухню ведет не к очередному кладбищу родовых амбиций, а на улицу, и не в Лондон, а в небольшой двор за домом. Это открытие вызвало взрыв нездорового энтузиазма и трудовой активности. За несколько дней одуревший от безделья Поттер привел двор и лет семьдесят назад запущенный сад в порядок. Даже не подумав о возможности использования освободившейся площади каким-либо разумным способом, он объявил, что отныне мы будем завтракать, обедать и ужинать исключительно там. Хоть не жить, и на том спасибо.
      По воскресеньям дом окончательно превращался в бедлам. В гости приходили поттеровские друзья. В эти дни я давал официальный выходной мисс Грейнджер (или она мне) и запирался в своей комнате, так как больше мне деться было некуда. До оправдания Визенгамотом покидать дом я не мог. Я сидел у окна и пытался вникнуть в маггловские способы просмотра мозгов, старательно игнорируя шум снизу. А мне так нравился этот, как я думал, ничейный и потерянный в городе пустырь. В Галифаксе похожий за речкой был.
      Как назло, по случаю ранней и теплой весны посиделки на улице продолжались до поздней ночи. Отчетливей всего среди этого балагана было слышно нездорово громкий смех Поттера и воспитательные одергивания Грейнджер. Впрочем, кого и от чего именно она чаще всего одергивала, тоже было слышно, но к этому я уже привык. Да и не ждал я никогда деликатности от Уизли. В комнату изредка залетали обрывки поттеровских плоских шуток и повисали на подоконнике.
      Магглы не помогли, так вдохновили. Действительно, маггловской медицине было знакомо то, что происходит с Поттером, у них для этого было красивое слово, методы диагностики и список возможных причин, не было только нормального лечения. Да и маггловская диагностика волшебникам не подходит. Если у Поттера все-таки обнаружится мозг, то после необходимого обследования самое лучшее, что его ждет - дикая головная боль недели на три. Что-то там с магнитными полями.
      Еще в больнице Макгонагалл «от всей души и исключительно с утилитарными целями» подарила мне дневник, проще говоря, блокнот для записей. Эта небольшая черная книжка в щегольской кожаной обложке оказалась с тех пор единственным собеседником, с которым было приятно общаться. А «Per aspera ad astra»*** за подписью Фламеля на внутренней обложке даже как-то подбадривало каждый раз, когда я ее открывал.
      Долгие годы я не вел дневников – слишком опасно, да и желания такого не было. Теперь же у меня не оказалось выбора. Довольно скоро у дневника обнаружилось забавное свойство: он снабжал некоторые записи иллюстрациями. Принцип, по которому он определял достойные для этого события, так и остался для меня загадкой. Так, например, короткая заметка о том, как Лонгботтом, встретив меня в холле, впервые в жизни поздоровался со мной, глядя мне в глаза, была снабжена эпическим полотном «Лонгботтом раздирает пасть собственному ужасу», а мой подробнейший рассказ об особенностях цветения черного папоротника в нашем климате был самым подлым образом проигнорирован. Хотя рисунок папоротника в цветении в моем дневнике доставил бы мне куда больше радости, чем мрачный и решительный Лонгботтом. В ответ на мое раздражение дневник глумливо изогнул свою отвратительно красную закладку. Но он хоть мне не отвечал, этого бы я не перенес.
      А еще я его все время терял. И раздражало это до крайности. Он, конечно, был зачарован и от несанкционированного открытия, и от чтения, но все равно мне было как-то неспокойно от того, что я постоянно не знал, где он.
      Вот и сегодня мне пришлось спускаться за ним на кухню, где я встретил изнывающую от безделья Грейнджер. Внеплановый выходной ее категорически не устраивал.
      – Про… Мистер Снейп, а зачем вам вся эта маггловская литература?
      Я многозначительно посмотрел на обложку. «Патологии мозга». Грейнджер смутилась.
      – Вы считаете, что у Гарри что-то не в порядке с мозгом?
      Я кивнул. Браво, мисс Грейнджер, именно так я и считаю последние восемь лет. Рад, что это наконец-то стало очевидно и вам.
      – И вы хотите использовать маггловские методы. Я читала об этом. Но ведь маггловская техника опасна для волшебников, как же тогда?
      Черт, если бы я спросил, это сэкономило бы мне часа полтора. Я написал на зачарованной летать за мной повсюду грифельной доске: «Значит, будем изобретать немаггловскую», развернулся и вылетел из кухни. И снова забыл там дневник.
      Грейнджер вышла за мной и нерешительно остановилась в дверях немым вопросом. Вообще у меня с каждым днем складывалось впечатление, что Макгонагалл, следуя заветам нашего общего учителя, решила нейтрализовать двух дементоров одним патронусом. Или даже трех. И Поттера вылечить, и меня проконтролировать, и излишне деятельных подростков угомонить, пристроив к делу подобающей им важности.
      – Но я просто пытаюсь вам помочь! И мне очень интересно то, что вы придумали! И я очень хочу вылечить Гарри! И вообще, – тут она осеклась, и ее голос стал почти жалобным, – мистер Снейп, почему вы обращаете на меня внимание только в лаборатории и только когда нужно передать очередной ингредиент?
      Впечатляюще. Не удостоив Грейнджер какого-либо ответа, я вернулся в кухню. Дневник лежал на шкафу, хотя я точно помнил, что оставил его на столе. Проклятье. Я дернул его за угол, но не рассчитал движения и вместе с ним потянул стоящую рядом коробку. Ее пару дней назад принес Уизли и расписал ее содержимое так громко и в таких красках, что о нем был детально осведомлен даже я.
      От неожиданности я выронил дневник, он раскрылся, а на его страницы рассыпалось содержимое коробки: десятка два всевкусных презервативов, свечи обратной дефлорации «Репаро», иллюстрированный справочник «Антивенера», говорящие бюстгальтеры и прочая мерзость.
      Я быстро собрал все это обратно в коробку, вытряхнул несколько презервативов из дневника и, приведя все в порядок, вышел из кухни.

      ________________________________
      *** «Через тернии к звездам»

      ***
      Дневник снова покинул меня тем же вечером. Он был мне срочно необходим, чтобы записать кое-какие мысли по поводу безопасного доказательства того факта, что Поттер всего лишь неисправимый выскочка и симулянт. Аккуратно спускаясь на кухню (почему-то дневник облюбовал именно ее), я чуть не врезался в кислотно-лиловое «любовь?». Озадаченный, я заглянул в гостиную и увидел... Собственно, увидел то, что обычно следует за подобным словом. Грейнджер вспыхнула, смущенно кивнула и рухнула в объятия Поттера. Они застыли так и явно искали удобный повод сменить позу на более подходящую. Многолетний инстинкт требовал вмешаться и снять пару тысяч баллов с Гриффиндора, но этот инстинкт в доме на площади Гриммо был даже глупее и неуместнее меня самого. Я неслышно забрал с кухни дневник и, не глядя более никуда, кроме как на ступеньки передо мной, поднялся к себе.
      Не уверен точно, зачем я добавил краткую заметку о сегодняшнем эпизоде к измышлениям о диагнозе Поттера. Казалось, дневник только этого и ждал. Он тут же радостно ответил соответствующей иллюстрацией, а точнее, иллюстрацией наиболее вероятного развития событий. Два юных и свежих тела в мерцающем полумраке с восторгом приобщаются к таинствам плотской любви. Картинка получилась очень живая и, скажем так, впечатляющая. Дневник превзошел самого себя. Закладка после того, как я, наконец, захлопнул книгу, изогнулась практически непристойно.
      Душ поначалу помог мне прийти в себя. Но все же образы, навязанные иллюстрацией (и только ею) не отпускали. Первые и робкие - скорее прикосновения, чем ласки, ответное «разрешаю» в каждом изгибе, движении, шепоте. И в то же время обоим до головокружения и до льющейся через край радости страшно делать лишние, ненужные движения. Вот оба остановились и испуганно посмотрели друг на друга, их магия впервые соединилась, девушка мягко целует его в очередном «можно», а в его глазах появляется шальное понимание. Блестящие капли пота на острых лопатках загораются золотом от тлеющего камина. Ее изящные маленькие стопы доверчиво ложатся ему на поясницу. Она вся превращается в объятие. Он неловко выгибается и рычит, срываясь в жалобное хныканье.
      Очнувшись, я с некоторым сомнением посмотрел на свою кисть, покрытую каплями спермы. Какая мерзость.
      Но, с другой стороны, я взрослый, почти здоровый мужчина, у меня есть нормальные естественные потребности и примерно лет десять не было секса. Так на кого же мне еще, Мерлин вас побери, дрочить, если не на них? Они молоды, она так вообще красива. Ну не на Макгонагалл же в кожаном трико. Я торопливо ополоснулся и вышел из ванной.
      И Салазар с тем, что они мои бывшие ученики. Если уж на то пошло, почти все волшебники младше тридцати лет в этой стране – мои бывшие ученики. А на тех, кто старше, я дрочить не хочу и не буду.
      И уж совсем я не хочу думать о том, что пока я стыдливо самоудовлетворяюсь в душе, это двое вовсю трахаются в гостиной. Хотя к этому времени они уже, пожалуй, переместились в более подходящее место и приступили ко второму акту. Так. Все. Не думать об этом.

      ***
      Как бездарно получилось-то. Я допил третий бокал и теперь крутил его в руках, лениво размышляя, стоит ли наливать четвертый. Пожалуй, стоит. После первого мысли приятно затуманились, после второго перестало щипать горло, после третьего события потеряли свою остроту и важность. Согласно этой закономерности, следующий должен был заставить меня любоваться догорающим закатом и вообще подобреть.
      Вот эти мои размышления и прервал стук в дверь. Не дожидаясь ответа, в комнату проскользнула Грейнджер. Она была очень бледна, явно нервничала, что-то теребила в руках и, по-моему, чувствовала себя довольно глупо. Тогда зачем она пришла?
      – Сэр, вы меня звали?
      Что? Я? Вас? Только если несколько раз в душе, и то про себя. Мерлин, кажется, третий бокал заодно сделал меня неисправимым пошляком. Я поморщился и отрицательно покачал головой.
      – Но… Ведь вы же… Сэр, вы пьете?!
      Нет, что вы, всего лишь достраиваю натюрморт «Полупустая бутылка Огневиски в лунном свете». Осталось только дождаться лунного света.
      – Сэр, но вам же нельзя! Я же читала вашу карту!
      Интересно, а какого черта у ней был доступ к моим медицинским документам? И кто именно лишится за это лицензии? Надеюсь, что недоумок Пай, он меня больше всех раздражал. Я отвернулся от двери и потянулся за бутылкой, так как моя благостность явно начала рассеиваться.
      Но не успел я открутить пробку, как на мое предплечье легла холодная ладонь, и раздался тихий голос:
      – Не надо, пожалуйста.
      Я раздраженно обернулся и уткнулся взглядом в грудь мисс Грейнджер. Нда, вот так вот она неудачно встала. Или наоборот, удачно. То есть я, конечно, мог бы откинуться, задрать голову и посмотреть ей в глаза, но на самом деле не мог. Как не мог не заметить, что на ней не тот бюстгальтер, какой был днем. Который я тоже не мог не заметить, когда она наклонилась передать мне за завтраком соль. Впрочем, и соль меня не особо интересовала, в отличие от возможности поэксплуатировать вырез на блузке мисс Грейнджер.
      Я так заинтересовался причинами этих перемен, что даже не обратил внимание, как у меня забрали бутылку и отставили на подоконник. Благостность, кажется, начала возвращаться.
      Мисс Грейнджер начала мне что-то рассказывать о влиянии алкоголя на регенерацию, отступив в пятно лунного света из незанавешенного окна. Кстати, вот и он. Не разгадав тайну бюстгальтера, я принялся разглядывать темно-фиолетовые тени от старого вяза за моим окном, с интересом отмечая, насколько причудливей и волнительней становятся они на девичьих коленках. Выгонять Грейнджер из комнаты совершенно не хотелось, хотя надо бы, конечно. Уж слишком причудливые эти тени.
      – Сэр, вы слышите меня?
      Да, слышу. Вообще-то следовало оскорбиться от ее предположения, что я знаю об алкоголе и его свойствах меньше, чем она. Или рассмеяться. Но ни оскорбляться, ни смеяться не хотелось. Впрочем, сейчас мне хотелось чего-то настолько определенного, что иные варианты попросту исключались.
      – Да что же это такое! – она забавно всплеснула руками и нахмурилась, - вы меня совсем не слушаете…
      Это ближе к правде. Я усмехнулся, Грейнджер, заметив это, нахмурилась еще больше и подошла ближе. Зря, кстати.
      – Сэр, но это же очень важно. И если вам наплевать на собственное здоровье, то вам должно быть не наплевать на усилия всех тех людей, которые…
      Все. Это невыносимо. Я встал из кресла, подошел к ней и поднял ее голову за подбородок. От удивления она замолчала. Вот и чудесно. Ну а дальше все получилось очень быстро и даже как-то естественно. Я ее поцеловал, она ответила, видимо, тоже от удивления, и это все оказалось даже приятней четвертого бокала Огневиски.
      Я оторвался от нее и перевел дыхание. Стало тихо, послышался скрип ветвей за окном и пение какой-то очень неожиданной для города птицы. Мисс Грейнджер тихонько дрожала и очень странно смотрела на меня, облизывая и без того блестящие губы. Но не вырывалась. Я обнял ее, чтобы согреть, согрелся от этого сам и поцеловал ее в висок. Потом в скулу, в уголок глаза, наконец, снова в губы. И все сразу оказалось на своих местах: мои руки на ее спине, я рядом с ней, Гермиона Грейнджер ночью в моей комнате.
      Я раздевал ее, смакуя каждую вновь открывающуюся деталь. Сандалии и гольфы прятали тонкие щиколотки и маленькие ступни, а блузка – хрупкие ключицы, плоский живот и самую красивую спину на свете. А грудь у нее оказалась маленькая, но не слишком, точно ложилась в ладонь. Идеальная, одним словом.
      И все это мне позволялось совершенно безнаказанно целовать. Честно говоря, на блузке я и сломался, юбка и белье полетели на пол куда стремительней. А вслед за ними и моя одежда. Причем еще быстрей.
      Белье было красивое и неожиданно взрослое.
      Теперь Гермиона лежала в моей наспех развороченной постели, обнаженная и красивая настолько, что наброски дневника казались карикатурами. А я… Впрочем, неважно.
      Я провел рукой у нее между ног и, поднеся ладонь к лицу, чуть не кончил от одного только запаха. Проследив за моей рукой, Гермиона покраснела и попыталась скрестить ноги, спрятаться. Я было успокаивающе улыбнулся, но улыбка, кажется, получилась вымученной - я хотел ее так, что было практически больно, в глазах темнело и в ушах стучала то ли кровь, то ли виски. Это все было слишком похоже на то, что я себе представлял, когда зло и устало дрочил после очередного совместно проведенного дня в лаборатории. И все же было во много раз лучше.
      Когда я вошел в нее, она испуганно дернулась, а я потерялся в давно забытых ощущениях. Тепло, терпко, правильно. Так, как должно быть. Я резко выдохнул и посмотрел на Гермиону. Ее глаза были закрыты, брови страдальчески сведены, над верхней губой выступили бисеринки пота, волосы растрепались. Она раскраснелась и была красивее, чем когда-либо. Я поцеловал ее, чтобы удостовериться, что все в порядке. Она поцеловала меня в ответ и, не открывая глаз, улыбнулась. И я начал двигаться.
      Тишина сразу стала объемной, заполнилась нашим дыханием, скрипом старой кровати, пением все той же птицы, шелестом проезжающих где-то далеко, в другом мире, машин. Постепенно в эту тишину добавились ее всхлипывания и стоны, а я впивался ногтями в ладонь, чтобы хоть как-то держать себя под контролем. Спасибо виски, у меня это хоть сколько-то получалось. А потом я понял, что вот-вот умру, и кончил, впиваясь зубами в ее плечо.

      ***
      Я проснулся с похмелья и в прекрасном настроении. И пребывал в нем ровно до того момента, как вспомнил, что меня в него привело. Грейнджер ушла от меня под утро, я слышал это сквозь сон, но был слишком вымотан, чтобы разбираться, да и зачем? Вся постель была пропитана ее запахом, от этого еще можно было отвлечься, сменить белье, выйти из комнаты, наконец. Хуже было то, что ее запахом был пропитан я.
      На завтрак я, конечно, не пошел. Решил питаться духовной пищей. Целый день просидел в библиотеке, наугад выхватывая фолианты. Родовая магия, магия рождения, смерти, древние проклятия, история магии. Магии любви я старательно избегал. Все равно дело точно не в ней.
      Пару раз заглядывала Грейнджер, пронзительно на меня смотрела, смущалась и исчезала. Это удивляло и немного нервировало. В конце концов, это я должен был искать ее и извиняться. И извинился бы, если б еще оставалось чем.
      Ближе к вечеру я вышел в сад. Без всей этой галдящей толпы в нем было даже хорошо. Поттер действительно навел там порядок, соорудил гамак, что-то вроде скамейки, и даже развел цветы. Из него бы получился отличный хаффлпаффец.
      Теперь он сидел в этом саду и грустил. То есть я сначала устроился в кресле, а потом уже заметил Поттера в тени того самого вяза, чья тень вчера расчерчивала пол моей комнаты. Поттер поднял голову и уставился на меня. Делать вид, что я его не вижу, было поздно. Я кивнул ему и попытался отвлечься, рассматривая ажурные листья аметистового винограда. В Поттере действительно умер хаффлпаффец – так быстро вырастить столь капризное растение.
      «Это Невилл посадил, здорово, правда?» - поплыли передо мной салатовые буквы. Я повернулся к Поттеру. Тот, в свою очередь, внимательно смотрел на меня. Я оставил доску в библиотеке, потому просто пожал плечами. Наверное, здорово. Ценный ингредиент, между прочим. А хаффлпаффец, оказывается, умер в Лонгботтоме. Просто кладбище хаффлпаффцев какое-то.
      Поттеру, видимо, хватило такого ответа, и на меня полился поток сверкающих бордовых, синих, да и просто черных букв.
      «Знаете, я устал от собственной бесполезности и беспомощности. Целыми днями просиживаю в библиотеке, читаю, думаю, а поделиться могу с трудом. Я не могу колдовать, не могу нормально общаться с друзьями, со своей девушкой. Я чертов инвалид, понимаете? Я так надеялся, что после войны я, наконец, стану нормальным, как все. А тут это…»
      Он сделал передышку и потер кисть. Потом снова взялся за палочку. Интересно, он был бы также многословен, если бы знал, что я трахнул его девушку?
      «А впрочем, вам, наверное, до всего этого нет дела. Я очень сожалею, что не могу вам помочь никак иначе, и вы вынуждены тут возиться со мной. С другой стороны, если вы меня не вылечите, то и никто не вылечит. Так что, наверное, мне повезло. Хотя если бы не это, вы, должно быть, были бы только рады, что я, наконец, замолчал. Вы ведь всегда только этого от меня и хотели...»
      Черт! Я вскочил и понесся в библиотеку, не обращая внимания на летящие ко мне слова.

      ***
      Где же, где же это было, черт подери! Ага, вот.
      «И воля умирающего, в сердцах высказанная или в немом возгласе прочувствованная, да будет она другу, сердцу его любезному, перстом указующим. Да направит она магию на земле остающегося в осуществление желаний землю покидающего. Да будет сей завет преследовать друга земного, пока не успокоиться душа друга небесного».
      И так далее, и все в таком же духе. С натяжкой, безусловно, но это хоть как-то подходит. И магия древняя, да. Древнее не бывает. «Завет умирающего». Поттер мне, конечно, ни секунды не друг любезный, но и отрицать наличие определенной эмоциональной связи между нами нельзя, а именно это обычно подразумевается под столь нелепой формулировкой.
      Подозреваю, что Поттера еще бы и не так скрутило, если бы он после смерти Дамблдора не пошел уничтожать хоркруксы. Хотя ему вроде бы сейчас не больно. Тогда получается, он просто не смог бы их не искать. Я усмехнулся. А я просто не мог не спасать Поттера. И мне тоже было почти не больно. Спасибо, Лили, за подарочек. А хуже всего то, что я до сих пор не могу этого не делать.
      И как бы я мог сформулировать свой запрет? «Поттер, заткнитесь»? «Поттер, научитесь думать, прежде чем говорить»? «Поттер, научитесь хотя бы молчать»? Вспоминать, что было со мной год без дня назад, мне совершенно не хотелось, но, видимо, что-то в этом духе.
      Была, правда, одна неувязка: я так и не умер. Хотя такие мелочи древнюю магию обычно не очень интересуют. Умирал же, а что и это не смог по-человечески сделать, так что ж с меня взять.
      Я закрыл книгу и медленно убрал ее на полку. Это была первая хоть сколько-нибудь правдоподобная зацепка. Я встал, разминая затекшие плечи, и осмотрелся. Я вообще люблю библиотеки, их седую тишину, слегка затхлый воздух, наполненный книжной пылью, косое освещение, удлиняющее тени до почти мистических. В библиотеках почему-то всегда косое освещение. Но в библиотеке Блэков было слишком муторно даже для меня. Слишком тихо, слишком затхло и слишком сумрачно. Полуразложившиеся гобелены на стенах, кусачие цепи, закрывающие доступ к некоторым шкафам, насупленные шторы. Из которых давно уже вычистили всех докси, но не смогли выбить фамильный блэковский дух. Единственным симпатичным местом во всем помещении был уголок Грейнджер у самого окна. Она явно вдохновлялась хогвартской библиотекой, притащила откуда-то стол из светлого дерева, мягкое кресло, аккуратную лампу с оранжевым абажуром. Это было чужеродно, но, пожалуй, уютно. Я провел пальцами по бахроме абажура, усмехнулся и вернулся к насущной проблеме.
      Все-таки я не умер. Но пытался. Что как-то очень криво, в дамблдоровском духе, объясняет, почему же Поттер не разговаривает уже год как, хотя за это время молчать он, наверное, уже научился. Ведь пока я лежал в коме (да и последние два месяца тоже, если честно), моя душа явно была занята чем угодно, только не оценкой успехов мистера Поттера на заданном поприще. Получается, все, что мне нужно сделать, это захотеть, чтобы Поттер заговорил? И тогда на следующий же день я окажусь в гордом одиночестве в Тупике Прядильщиков с незаживающей гортанью и отвратительной репутацией.
      А я туда не хочу.
      Там ко мне абсолютно точно не придет внезапная Грейнджер читать лекцию о вреде алкоголя.
      Вот просто наверняка.
      Кстати, об алкоголе и необходимости подумать. Если я правильно помню, где-то тут Блэк хранил свои запасы. Я однажды очень удачно наткнулся на них после собрания. Что ж, проверим, действительно ли он был таким безнадежным алкоголиком, как я о нем всегда думал, или что-то мне все же оставил.
      Только я подошел ко второму от стены шкафу, отсчитал пятую снизу полку и достал бутылку, как дверь в библиотеку отворилась. В створе показалась Грейнджер, которая уставилась на виски у меня в руках. Она растерялась и разозлилась одновременно.
      – Мистер Снейп, немедленно положите это на место!
      Нда, бойтесь своих желаний. Я ухмыльнулся и начал медленно отвинчивать пробку. Палочку в руках у мисс Грейнджер я заметил только в тот момент, когда бутылка, а точнее то, что ею секунду назад было, оказалось на полу, а виски частично там же и частично на моем сюртуке. Проклятье! Это же было отличное Огденское пятнадцатилетней выдержки!
      Ну все, мисс Грейнджер, вам придется за это заплатить. Злить меня не стоило. Я повернулся к ее столу, схватил перо, пергамент и быстро написал на нем свое требование.
      Я протянул пергамент мисс Грейнджер, она неуверенно подошла ко мне, обходя лужи, взяла пергамент и начала читать вслух.
      – «Я знаю, как вылечить Поттера». Это же прекрасно! Поздравляю!
      Я махнул головой. Читайте дальше.
      – «Вылечить его могу только я. Это абсолютно точно. Но у меня есть условие» – она недоуменно нахмурилась и с удивлением посмотрела на меня.
      Она меня специально раздражает? Читайте уже дальше, черт вас подери!
      – «После его излечения вы поедете со мной по указанному мной адресу и будете ночевать там не реже трех раз в неделю. Как вы будете это объяснять Поттеру, меня не волнует».
      Мисс Грейнджер дочитала записку и замолчала, не поднимая глаз.
      Я не то чтобы волновался, но ее молчание меня нервировало. Но с другой стороны, я ее понимал: не каждый день приходится отдавать себя в омерзительное рабство ради спасения друга, да что там друга, любимого. Мерлин, какой же я мудак. Но переигрывать, кажется, уже поздно.
      И тут она засмеялась. Весело так, задорно, практически счастливо. Она этому своему Поттеру так иногда смеялась, я видел. И еще Уизли, но реже. И даже пару раз Лонгботтому. Она отсмеялась, подняла на меня сияющий взгляд и заговорила:
      – Я думаю, Гарри с Джинни будут только рады, если я совсем к вам перееду, – ее глаза перестали смеяться, и она посерьезнела, – Мистер Снейп, знаете, мне надо вам кое-что сказать. Если честно, то мне уже довольно давно надо вам кое-что сказать. Но я все еще не могу. Поэтому давайте вы сами посмотрите.
      И она подошла ко мне еще ближе. Глаза в глаза. Я раньше не знал, что легилименция без палочки возможна, но, видимо, она так хотела что-то мне показать, что я буквально упал в ее воспоминания.
      Она накладывает стазис и куда-то левитирует меня, грязного, окровавленного и очень похоже, что мертвого (так вот кто...). Сидит под утро рядом с моим перебинтованным телом в палате Мунго, перебирая бумаги и оставляя пометки на полях. О чем-то жарко спорит с дегенератом-колдомедиком (все-таки надо этого Пая лишить лицензии), и тот, в конце концов, сдается, пожимая плечами. Плачет в кабинете у Минервы и просит ее в чем-то помочь, а та удивленно смотрит на нее и растерянно соглашается. Робко кивает на вопрос Поттера «То, что ты чувствуешь к Снейпу – любовь?!» и падает в его однозначно, прямо-таки безнадежно дружеские объятия. А кислотно-лиловое «любовь?» выплывает в коридор (так вот что…). И снова тот же коридор, у нижней ступени лежит мой чертов дневник, а рядом с ним валяется записка. Она разворачивает ее и читает написанное моим почерком «Сегодня, после заката» (а это-то откуда взялось?)
      Я вернулся в реальность и увидел, что Гермиона стоит на коленях прямо на грязном полу. Все-таки мой стиль легилименции мне не изменяет, спасибо моему учителю. Я опустился на пол, обхватил ее за плечи и притянул к себе. Она то ли фыркнула, то ли всхлипнула, я так и не понял, и уткнулась в мое плечо. А я в который раз уже удивился, какой же я все-таки феерический мудак.
      Так мы и застыли посреди библиотеки, в луже виски, в нелепой позе и в полном замешательстве.
      Из-за двери раздались возбужденные вопли, дверь отворилась, и в комнату вбежал крайне осчастливленный Поттер. И тоже застыл. И добавил:
      - Охренеть.
      Таково было первое слово героя после победы.

Увы и ах, время восторженных рецензий в целом и к снейджерам в частности безвозвратно кануло в лету, поэтому просто СПАСИБО. Оченно вкусно и ярко. Очень интересный Снейп, и его мировозрение!

В общем пять баллов!